Любопытное все-таки, если вдуматься, слово «контрафакт»: значение его вроде прозрачно – «подделка», а смысл распыляется, как радиоактивное облако: буквально получается: «нечто против факта», «вещь-не-факт», ну, а что же тогда? Разве «паленый» диск любимой рок-группы, купленный с лотка за реальные деньги, на которые можно было пообедать ядреной шавермой с пепси-колой, звучащей в динамике (рок-группы, а не шавермы) не факт реальности? Или бутылка контрафактного спиртного, которым отравилось пара индивидуумов, успевших пофилософствовать «за жизнь», а потом отправившихся в небытие с пожелтевшими лицами, не факт? Факт, и еще какой! Однако речевое значение задвигает контрафакт куда-то на окраину сознания, что верно: человек всегда жил в иллюзорном мире, и пусть он сам с ног до головы в контрафакте, пусть контрафакт лезет из всех щелей и властвует вокруг, мышление будет упрямо распределять и классифицировать, затемняя очевидное и высвечивая несуществующее. Мы как бы не замечаем, что давно живем в поддельном мире. Но так было не всегда.Старшее и среднее поколения, рожденные в СССР, помнят еще, не забыли, как лоснящиеся физиономии штатных пропагандистов, вылупляясь на черно-белых экранах и отрыгивая спецпайком, пугали население жупелом «общества потребления». Запад смердил ужасно, мы строили новый небывалый социум. При этом, если верить нынешним мемуаристам, ни в скорую, ни в отдаленную победу совка никто уже не верил, и самые продвинутые гадили исподтишка. На фоне тотального дефицита всего и вся (то есть дешевой жратвы и одежды, мебели и электроники) словосочетание «общество потребления» звучало как издевательство, хотя и предполагалось, что оно, это общество, во-первых, бездуховное, загнивающее, жестокое, несправедливое, циничное, подчиненное власти «чистогана» и пр., а, во-вторых, обречено. Те, кто и в Советском Союзе жил припеваючи (например, популярные поэты-песенники) вряд ли заморачивались проблемами развитого социализма и нехваткой товаров широкого спроса, для них, баловней и трубадуров режима, коммунизм уже наступил, с той лишь разницей, что они не томились в очереди за колбасой, а покупали ее на колхозном рынке. Экзистенциальный ущерб так называемого совка как раз и заключался в том, что система не выглядела монолитом, имея подпольные ходы, выводящие на поверхность. Государственная машина, то и дело, буксуя, помимо спецраспределителей, имела под прохудившимся брюхом живую навозную кучу неучтенной жизни, где копошились фарцовщики и авангардисты, блатные и диссиденты, импортные джинсы и финская салями, словом, другая жизнь и контркультура. Наглядевшись до одури на дикторов-киборгов и хрякоподобных вождей Центрального Телевидения с его перманентной битвой за урожай и дебильными рапортами, обыватель включал свой старенький транзистор фирмы «ВЭФ» и настраивался на короткие подрывные радиоволны. КГБ бдило, но как-то вяло. Сажали только откровенных антисоветчиков, которые особенно и не спорили: «Да, правильно посадили, вел антисоветскую пропаганду среди несознательных масс». Массам же, по большому счету, было насрать как на мирное противостояние двух систем, так и на Сахарова с Солженицыным, на то они и массы, везде и всегда живущие (=жрущие) по принципу: «Зачем тебе голова?» - «Я ей ем».Выхолощенная идеология, лишенная крови и плоти революционного действа, порождала тотальный театр абсурда, и ныне приходится признать, что крах этих гнилых подмостков был неизбежен, и случился вовремя. Симбиоз жесткой плановой схемы и стихийный народный рынок (и в клозетах, и в головах) продуцировал ситуацию двоемирия, параллельных измерений: вареная колбаса за 2.20 реально стоила гораздо дороже, что выражалось не обязательно в денежном эквиваленте, а в «человекочасах», потраченных на электричку из Твери, допустим, в Москву, либо таким метафизическим феноменом как «блат». «Достать по блату», значит включиться в сложную систему человеческих отношений, в неформальный торг: «ты мне – я тебе». На дефицитной книжке объявлена государственная цена, но ее как бы нет, потому что из-под полы ее «толкают» в десять раз дороже, и значит, нет такого государства. Книжка есть, а государства нет. Либо нужно было выводить всех спекулянтов и фарцовщиков на площадь и расстреливать из пулеметов (практически пол-страны, а может и всех поголовно), либо пустить это дело на самотек, ожидая апокалипсиса. Метущиеся в противоречиях, запутавшиеся в в вызовах времени поклонники «Горбачевизма» решили пустить (у них вышло – «в расход»), прекрасно понимая разницу между отечественной «Радугой» и импортным «Шарпом». Невидимая, но жесткая граница между надуманным мороком так и не построенного коммунизма, постепенно превратившегося в гигантский контрафакт, и сугубой повседневностью с бесконечными очередями, между линзой кинескопа и глазным яблоком обывателя, становилась все прочней и непроницаемей, поэтому, когда вдруг в один день, в одночасье объявили о кончине «Союза нерушимого», ни одна падла не вылезла на его защиту. Но вдруг бывает только «пук», на самом деле крушение готовилось долгие годы, если не десятилетия. Многие сожалели, даже плакали, да, предчувствуя, чем обернется очередной социальный эксперимент с ваучером, но проливать кровь за контрафакт – глупо. Тем более, когда те оборотни, что вроде при погонах и положении, вроде обязаны по присяге и должности, схоронились за стеной равнодушия и безмолвия, так какого ж рожна народу-то на баррикаду лезть? У народа свои заботы – как выжить в сумерках нарождающегося дикого капитализма с бандитизмом пополам. Вот так и происходят перевороты, тихо, подспудно, подло. В умах перевороты не случаются, в умах они длятся. Переход – это процесс, как сформулировал Виктор Пелевин, «из ниоткуда в никуда».Контрафакт как своего рода метафизическая воронка, в терминах Хайдеггера, мнимый «постав», разумеется, никуда не исчез, он зиял рядом. Рядом с каждым в отдельности и сбоку от корчащейся в конвульсиях страны. Страна чуть не сгинула, а контрафакт остался, набиваясь чем попало: турецким и китайским ширпотребом, окорочками Буша, спиртом «Рояль», «фанерой» поп-звезд, рекламой финансовых пирамид, предвыборными проектами однодневных политических партий. В некотором смысле и первый президент России был контрафактом: за «демократа» нам выдавали прожженного и тупого партфункционера, служившего одновременно куклой и ширмой, да и остальная шатия-братия не с луны свалилась, отмороженный рыночник Гайдар, как известно, переквалифицировался в оные прямо из кресла пропагандистского журнальчика «Коммунист», не говоря уж о прочих чубайсах с бурбулисами. По верному наблюдению все того же Пелевина, «по телевизору между тем показывали те же самые хари, от которых всех тошнило последние двадцать лет. Теперь они говорили точь-в-точь то самое, за что раньше сажали других, только были гораздо смелее, тверже и радикальнее. Татарский часто представлял себе Германию сорок шестого года, где доктор Геббельс истерически орет по радио о пропасти, в которую фашизм увлек нацию, бывший комендант Освенцима возглавляет комиссию по отлову нацистских преступников, генералы СС просто и доходчиво говорят о либеральных ценностях, а возглавляет всю лавочку прозревший наконец гауляйтер восточной Пруссии».Пройдя сквозь дикость и дефолт, Россия вошла в рынок транснационального контрафакта, ибо явление имеет вселенский масштаб и размах. Пока где-нибудь в Тайване, в деревушке с хижинами из тростника, жители будут шить дешевые джинсы, на которые известная фирма на законных основаниях пришпиливает свой лэйбл, никуда от контрафакта не денешься. Контрафакт – зримое выражение того, что называется новым Мировым Порядком. Американцы якобы гоняются за Химерой оружия массового поражения, и лезут в Ирак, чтобы качать вовсе не химерическую нефть. Животные, вскормленные на анаболиках где-нибудь в Бразилии, тысячами забиваются электротоком, и это контрафактное мясо, преодолевая все границы с упырями на таможне, вытесняет с кровавых прилавков разделанную на куски русскую буренку, питавшуюся сочной травой. Раскрученная поп-звезда вшивает себе в грудь силикон килограммами, радуя поклонников гиперреальностью накаченного образа, и поет (манерно открывая рот) чужим голосом, потому как своего не имеет. Известная детективщица на букву «Д» стрижет купоны, работая внешним презентационным фэйсом, прикрытием и легендой для целой бригады литературных «негров», километрами шьющих сериальное чтиво, и все это называется «проект». Копии с картин великих мастеров мировой живописи, на аукционах выдаваемые за шедевры, и подделки швейцарских хронометров, продаваемые с рук за тысячу рублей, - явления одного бытийственного ряда. Пластмасса «под дерево», синтетика «под кожу», имитатор вкуса под сок. Куда не кинь взор, куда не вляпайся, везде, всмотревшись и вчувствовавшись повнимательней, увидишь Контрафакт, не говоря уже о тотальной виртуализации существования вообще. Даже человеческое тело уже не суверенно, опуская даже силикон и ужасы пластической хирургии, так вот, тело, трансформируясь, сообразно, техническим нуждам и рекламным постерам, становится придатком машины: глаза-мониторы, руки-клавиатура, сознание – электронное гиперпространство, загипнотизированное пресловутым 25-ым кадром. Сдвиг поразительный. Мы живем в мире, в котором даже яблоки не гниют. Понимаете, раньше гнили, а теперь нет?! Всегда твердые и красивые, вот только надкусишь и… хочется выплюнуть. Саша Донецкий