В трэшевых зомби-апокалипсисах города и пригороды наводняются ходячими мертвецами. У нас пока до этого дело не дошло, зато зомби-местечки попадаются с пугающей частотой. Корпуса радиозавода, бывшие шпагатная фабрика и центральная электростанция, пустыри на Рижском проспекте, многострадальная долгоиграющая гостиница, остов приснопамятного Дома пионеров и так далее и тому подобное. Огромные площади, которые могли бы жить, процветать и радовать превращены в киноплощадки фильма «Адское дно». Местам этим, стоит однако заметить, нельзя отказать в колоритности. Дух первозданной разрухи веет тут в обвалившихся остовах и ростовых травах. Временами хочется даже чтобы объявили подобные места культурным достоянием и поддерживали их упадок и бомж-персонал. Идёшь по заброшенному стадиону в подходящую погодку и вполне можешь ощутить себя в «Сталкере» Андрея Тарковского… Обаяние руин, так привлекавшее архитекторов романтических парков, окружает нас повсюду своими прелестями. Вороны грают на Советской улице как в каком-нибудь замке Отранто. Напрашивается даже идея трэш-туризма. «Посмотрите налево, плиз, так набережная выглядела в июле 1944 года, в этом виде она бережно сохраняется в назидание потомкам и по сю пору». Очень мне нравится скверик у церкви Николы со Усохи – в полную силу там можно вдохнуть дух разрушения и упадка: искореженные скамейки гордо сопротивляются окончательной гибели в окружении мусорных куч, нетронутые травы колышутся, создавая полную иллюзию того, что на них не ступала ещё нога человека… Рука так и тянется к перу, перо – к бумаге. Повесить табличку «Разруха охраняется государством» – и всего делов. А есть ещё такое место – Романова горка – жили там в XVII веке псковские олигархи. Теперешнее состояние места сего зримо свидетельствует о скоротечности земных утех и богатств – «ибо прах ты и в прах возвратишься». Приятно смотреть на столь яркий пример высоконравственного поучения – видимо из моральных соображений там уже несколько десятилетий конь не валяется. Любой желающий с лёгкостью может преумножить перечень подобных мест. Радоваться успехам в таком антураже, мне кажется, есть явное сумасшествие. Хотя и в сумасшествии есть свои романтические прелести, как и в обаянии старины, но всё-таки, может быть, не стоит половину города превращать в руины ноттингентского аббатства. Или тогда уж стоит вселить сюда какое-нибудь кентервильское привидение, которое своим незримым, но чаемым присутствием будет одухотворять эту трясину. Короче говоря, можно всё оставить как есть в качестве символа бренности бытия и романтической бесхозяйственности. Можно, конечно, что-то изменить, но кому-таки это может понадобиться? Душам чёрствым, неромантичным, чересчур суетливым, не склонным к созерцательности над грудами мусора. Среди наших многочисленных глав таковых душ не имеется – все они ловко умеют с плотно закрытыми глазами, да ещё и в розовых очках перебегать от одного покрашенного забора к другому, восторгаясь теми видами, что открываются на их редкие хозяйственные причуды. Удивительно, как у нас двадцать лет самозабвенно борются из года год с одними и теми же проблемами, всё дальше и дальше уходя от возможности их решения. Представляется мне, что такая ловкость требует немалого мастерства и сноровки. Авось как-нибудь что-нить наполучается, коли сподобит Господь… А Господь всё не сподабливает и не сподабливает. Может быть, стоит уже хоть и надеяться, но и самому не плошать? Ведь стоит помнить о заразительности гнили. Зомби-места могут покусать окружающих. Вот такой «укушенной» выглядит несчастная полупустая Золотая набережная – даже жалко её бедную… Вот сейчас другой берег камушками закидают, а рядом – во всей красе первозданное буйство по всему остальному берегу. А по улице Герцена – там по склонам скоро можно будет расселить несчастных индейцев из Амазонской сельвы – вернуть их к матушке-природе, так сказать. В общем и целом, если не предложат нам начальники внятного плана развития всего подобного безобразия, и не будут прикладывать реальных усилий по его реализации, у нас есть все шансы разделить романтическую судьбу наших диких собратьев. Артем Верле, кандидат философских наук