Словарный запас. Операция Ы: Полвека в России

Есть одно словосочетание в русском языке, которое известно всем, кто родился и вырос в СССР и на его развалинах: «Операция Ы». В этом году у шедевра Леонида Гайдая - круглый юбилей, знаменитой комедии исполнилось 50 лет. То есть полвека этот фильм, растащенный на цитаты, так или иначе определяет сознание «хомо советикус». Помните, конечно? «А почему Ы? А чтобы никто не догадался». В этой комедии гениально все, начиная с мультипликационных титров, музыки и первого кадра - новый герой, студент Шурик, надевает очки, и кадр становится четким, герой, пожав плечами, поворачивается к нам спиной, словно один из «Битлз» на обложке альбома «A Hard Day’s Night», и приключения начинаются. Добавлю: и приключения смыслов - тоже.

«Операция Ы» исключительно советский феномен, причем феномен оттепельных шестидесятых, однако он не потерял свежести и спустя полвека. Такое в истории кино случается не часто. Фильм ничуть не устарел. «Ы» придумали и запустили в производство при одном генсеке - Хрущеве, 27 июля 1964 года, а выпустили в прокат уже при следующем - Брежневе, 16 августа 1965-го. «Операция Ы» тут же стала лидером советского проката, собрав феноменальную по нынешним временам кассу: картину в тот год посмотрели без малого 70 миллионов зрителей, треть населения страны. За полстолетия его хотя бы раз в жизни видел на экране телевизора практически каждый житель той общности людей, которую ныне принято называть советской империей. Диалоги персонажей, почти полностью ушедшие в фольклор, в крылатые фразы, отразили дух времени, его исторический контекст, и, к примеру, нынешним двадцатилетним, вряд ли понятны без комментариев. Важно, что настоящему кино комментарии не всегда нужны. Половина эпизодов «Операции Ы» - чистое «муви», понятное без слов.

Естественно, что в Советском Союзе с его неоклассицистической эстетикой, отягощенной идеологией, комедия считалась низким жанром. Цензура душила замыслы художника, но «Ы» обошлась без интеллигентских фиг в кармане. Это кино, если и не совсем новаторское, то точно в тренде 60-ых, именно тогда в мировом кинематографе случился всплеск интереса к жанру «слэпстик», то есть к цирковому, трюковому кино в духе Бастера Китона. Понятно, что Гайдай предлагал своего рода «переосмысление» жанра на советских реалиях, но какое это переосмысление! Известно, что ранние фильмы Гайдая закупали для проката практически все страны мира. Это был беспрецедентный международный успех. Эксцентрическая комедия с ее динамичным темпоритмом не требовала перевода.

Всмотримся еще раз в знакомые с детства кадры. Как и всякая классика, они обладают одним удивительным свойством. Их можно пересматривать бесконечно, неизменно находя для себя что-то новое.

«Ы» - апофеоз киношной условности, заданной с первых эпизодов. Шурик под проливным, буквально, как из ведра, дождем пытается влезть в 13-ый автобус. Гайдай нарочито демонстрирует нам водосточную трубу, из которой разверзлись хляби небесные. В следующем кадре - внутри автобуса - все пассажиры сухие, даже Шурик, вроде промокший с макушки до ног, издевательски сух, только на плечах курточки легкие следы брызг. Кто-то посчитает этот гайдаевский трюк киноляпом, однако большинство зрителей даже не заметит подвоха. Потому что это не киноляп в привычном смысле, а особая цирковая эстетика, когда клоун смешно падает с ошеломительной высоты, а через секунду вскакивает в круг как ни в чем ни бывало. Дальше в фильме возможно все, что угодно. Любой абсурдизм. Зритель и экран устанавливают прочный контакт.

В новелле «Напарник», после фееричного эпизода в автобусе, мы оказываемся сначала в тюремном дворе, где происходит распределение нарядов для «пятнадцатисуточников», а потом на грандиозной стройке, где кроме Шурика, верзилы Феди и прораба Пуговкина нет почти никого. Ей богу, в этом есть нечто инфернальное! Вымершая напрочь, словно после взрыва нейтронной бомбы, стройплощадка и два дерущихся клоуна - один ловит, другой убегает. Но кто они такие? Ведь не просто маски, но и социальные типы? Федя олицетворяет гегемона - пролетариат, пусть и хамоватый, даже откровенно жлобский. Студент политеха Шурик символизирует техническую интеллигенцию, не чуждую физического труда - подрабатывает на стройке (занятно, что в следующем фильме Гайдая, в «Кавказской пленнице», Шурик превратился в филолога, а в «Иване Васильевиче» вновь стал технарем: инженером-изобретателем). Прораб Пуговкин воплощает вечный тип управленца, «эффективного» менеджера.

Поначалу дебошир Федя вполне сливается с толпой - в автобусе и в тюремном дворике он не отличим от прочих нарушителей социалистической законности, выделяясь разве что своей выдающейся фигурой. А перед нами, меж тем, проходит пестрая вереница карнавальных типов из сатирического журнала «Крокодил»: стиляга в модных черных очках, шейном платке и с цепочками на ремне, интеллигент в цивильном костюме с франтоватой бабочкой, старик со шляпой в руке, пожилой хохол в вышиванке, доходяга с дебильным выражением лица, в берете и яркой блузе (неужели - художник?), расхристанный мужик блатоватого вида в разорванной майке-алкоголичке и с циничной наколкой на груди: советский спутник и лозунг: «Хочу на луну!».

Практически вся эта сборная «алкоголиков, хулиганов и тунеядцев» представляет советский народ, работяг, интеллигентов, вчерашних уголовников. Тех, кто иронически обыгрывает достижения коммунизма, выкалывая спутник на груди. И тех, кто пару лет назад вышел на расстрелянную из пулеметов демонстрацию рабочих в Новочеркасске в июне 1962-го года. Вернемся в противоречивый контекст Хрущевской эпохи. В стране было голодно, наблюдались «перегибы» в экономической политике, поэта Бродского судили в Ленинграде за тунеядство, с момента осуждения культа Сталина и массовой реабилитации политзаключенных прошло меньше десяти лет. Поэтому все они, как один, эти карикатурные и одновременно симпатичные представители народа хотят на мясокомбинат, дружно делая шаг вперед, и принципиально не хотят на стройку коммунизма. Когда Федю в милицейском воронке привозят на стройку, он, как и его товарищи, кушает эскимо. Что это, как не черный юмор от Гайдая?

Поразительная своими контрастами хрущевская эпоха прочно и навсегда вошла в ткань фильма в виде остроумной пародии. Гайдай не так прост, как кажется. К примеру, советский прораб в исполнении Пуговкина носит шлем из пробки. «Подарок из Африки», - объясняет он. Не исключено, что персонаж Пуговкина, прежде чем оказаться на строительстве жилого квартала, действительно был в Африке, помогая «младшим товарищам» строить социализм, допустим, Асуанскую плотину в Египте. Читателям того же «Крокодила», однако, персонаж в пробковом шлеме больше знаком в качестве западного колониалиста-хищника. Что это? Стеб над «бременем белого человека»? Вряд ли. Это просто какое-то гениальное смысловое совпадение, точное попадание в цель Вечности, возможное и доступное только в шедевре.

Прораб Пуговкин исполняет роль партийного резонера, читающего тарабарские лекции спящему гегемону Феде. Точно так же совдеповская пропаганда трещала народу о достижениях, в которые - чем дальше, тем меньше - кто-либо действительно верил. Блестящий образец сатиры - убийственная ирония над отечественной статистикой, сравнивавшей экономические показатели СССР с дореволюционным 1913-м годом. Прораб Пуговкин произносит сакраментальную для советского массового сознания фразу: «740 газовых плит, ровно в 140 раз больше, чем было в нашем городе до 1913 года».

А что же гегемон Федя? Гегемон вскакивает и посылает партийного товарища матерной тирадой, остроумно закрытой режиссером звуком циклевальной машины. Зритель только успевает услышать, что Феде все «до лампочки», но весь остальной спич не вызывает сомнений: гегемон посылает партийного товарища по матери. Прораб тире партийный товарищ разумно ретируется, оставляя гегемона на попечение интеллигента Шурика, призванного вести среди таких вот Федь «разъяснительную работу». Сам Федя, ошалевший от собственной наглости, выдает Шурику формулу момента, отражавшую суть хрущевской оттепели: «Пойми, студент, сейчас к людЯм надо помягше, а на вопросы смотреть ширше. Чтобы я рос над собой». И заканчивает широким жестом: «Ну, давай, бухти мне, как космические корабли бороздят большой театр…».

Но Шурик «бухтеть» отказывается и дает гегемону бой, наказывая гегемона розгами. «Это же не наш метод!» - возмущается гегемон. «Надо, Федя, надо», - отвечает гегемону Шурик, что спустя полвека, в ретроспективной исторической развертке, включая ближайшую советскую и постсоветскую историю, можно интерпретировать как гениальное прозрение художника: креативный класс в итоге свернул в рулон и нагнул вчерашнего гегемона, информационное общество победило индустриальное. Заманчивый жилищный массив, который строили Шурик и Федя, обветшал, утратил актуальность и за 50 минувших лет превратился в непрестижные «хрущебы», неологизм, которым принято обозначать дома, построенные в эпоху, когда народ, выросший в коммуналках, массово переселялся в отдельные квартиры. Примечательно, опять же, что начинается короткометражка в окружении домов из кирпича, а заканчивается в декорациях панельных пятиэтажек.

«Наваждение», помимо первоклассного юмора, демонстрирует новым поколениям, что секс в СССР был и в середине шестидесятых, иначе откуда бы взялись все мы? - а финальная новелла, собственно «Операция Ы», как мостик, переносит нас в эпоху брежневского застоя с его теневой экономикой, цеховиками-миллионерами и повальным воровством. Приветом от Хрущева можно считать только продавца художественных ковриков в исполнении Георгия Вицина: «Граждане новоселы! Внедряйте культурку! Вешайте коврики на сухую штукатурку! Никакого модернизма! Никакого абстракционизма! Сохраняет стены от сырости, вас – от ревматизма!». Всякому просвещенному шестидесятнику было известно, что 1 декабря 1962-го Никита Хрущев публично «разгромил» выставку художников в столичном Манеже, обозвав абстракционистов «педерастами проклятыми». В остальных эпизодах действие фильма происходит в двух локациях — на складе с ширпотребом, где «все украдено до нас», и на кухне, где растут дети и ведутся диссидентские разговоры. Хрущевский оптимизм сменяется фарсом.

«Операция Ы» - плоть от плоти советского кино, редкая удача, одно из немногих его бесспорных достижений, яркий образец так называемого «большого стиля»; достаточно напомнить, что короткую новеллу «Напарник» снимали в Одессе и Москве, «Наваждение» - сразу в трех: в Ялте, Москве и Одессе, «Ы» - в Москве и Ленинграде. Сегодня подобную расточительность понять невозможно, но это и есть «большой стиль», то есть сочетание множества факторов. Великолепный сценарий, талантливый режиссер в состоянии творческого подъема, группа единомышленников, востребованность кино на уровне миллионов потенциальных зрителей, и все это умножено на практически неисчерпаемый ресурс тогдашнего «Мосфильма». При этом на выходе вовсе не гарантирован успех, тем более - шедевр. Вспомним про печальную участь поздних фильмов Гайдая.

«Операция Ы», между тем, удалась. Забавно, что после другого советского шедевра, фильма «Кин-дза-дза!» Данелии буква Ы на письме стала обозначать чрезвычайно сильную эмоцию, а уже в нулевые вошла в сленг русскоязычного интернета в качестве замены англоязычного выражения «lol», означающего «громко, вслух смеясь». Подобные приращения смыслов случаются только с настоящими шедеврами.

Саша Донецкий