Вот так сходу не откажу себе в слегка извращенном экстазе начать с «цитатки», дескать, каков тренд! Впрочем, хорошо известный всякому внимательному читателю Федора Достоевского, каторжника, игрока, журналиста, писателя, оказавшего фатальное влияние на всю европейскую литературу прошлого века: «Эротические пристрастия Федора Михайловича хорошо изучены исследователями на материале художественных текстов и биографических сведений. Таковых пристрастий обнаружено пять. Во-первых, садомазохистский комплекс. Во-вторых, обсессионная страсть к роковым женщинам вроде Настасьи Филипповны из романа «Идиот», Полины из романа «Игрок» или Грушеньки из романа «Братья Карамазовы», секс с которыми чреват всяческими проблемами и даже опасен для жизни».Дальше следуют сведенья про «бескорыстных давалок», непременный фетишизм и «комплекс Лолиты», «…то есть патологический интерес к несозревшим особям женского пола, а проще говоря, к девочкам. Набоков, который, как известно, терпеть не мог Федора Михайловича, просто-напросто по-писательски ревновал к автору, который раньше него разработал этот увлекательный мотив столь ярко и талантливо». «Цитатка-с» из нового романа Бориса Акунина «Ф. М». Понятно, что тут литературная «игра», модный «двойной смысл». Но если когда-нибудь кто-нибудь у меня вдруг спросит: «А приведи пример постмодернистского текста!». Я с чистой совестью отвечу: «Ф. М.» Бориса Акунина, признанного «гипер-мозга» российской словесности.Вообще-то не ожидал. Акунин «Достоевского» не то чтобы модернизировал. Он его перевел в новый формат. Детективный сюжет с участием Николаса Фэндорайна (потомка того самого Фандорина из «Турецкого гамбита» и иже с ним) динамично развивается вокруг поисков рукописи неизвестной повести Достоевского «Теорийка». То есть мы имеем дело сразу и с ремейком «Преступления и наказания» (все герои знаменитого романа сохранены, только ситуации показаны не с точки зрения Раскольникова, а по преимуществу с позиции следователя – Порфирия Петровича). И – с расследованием оной таинственной истории с горой трупов, происходящей в современной Москве. При этом Акунин не отказал себе в удовольствии нашпиговать «современный» текст всяческими отражениями, реминисценциями и аллюзиями из того опыта «ощущений от текста», который и принято называть собственно «достоевщиной», вплоть да Черта, что явился Ивану Карамазову или явных психиатрических заимствований из «Идиота»:«…мне было одиннадцать лет, и я ужасно скучал. – Рассказывает Николас. – Да. От скуки подружился с двумя девочками, примерно моего возраста». И дальше Фандорин в стыдных подробностях и, смакуя, повествует как девочка по имени Твигги на спор сняла с него трусы, а потом хлестала ремешком по голому заду. А он, - так как проиграл ей в игру «Море волнуется раз…», стоял и, как честный ребенок, не двигался. И естественно, в самый пикантный момент в комнату вошла его родная тетя. Вот вам и детские забавы с фрейдистскими заморочками!Меня лично всегда прикалывала строчка из хита девяностых от Валерия Меладзе «Девушки из высшего общества»: «Достоевским увлеченная…», что-то там: «…Папа ее служит дипломатом». Папа, может, и служит, но как можно быть «увлеченной» Достоевским? - Я искренне не понимал... Мне представлялось это запредельной фобией. Тем более, для девушек, которые, вообще-то, вроде, согласно всеобщим обывательским наблюдениям, стараются избегать всяческого душевного «экстрима». А Достоевский – это бесспорный эстетический (и какой угодно – духовный) «экстрим». Святые проститутки, студенты-«отморозки» с топорами под мышкой, какие-то молохольные князья, воплощающие образ Иисуса Христа, развратники и извращенцы, дебоширы и алкоголики. Шляются по России шумными компаниями, устраивают перфомансы «для своих». Иногда - с мордобитием. Его, Достоевского, не просто трудно читать. Им невозможно быть «увлеченным». Здесь, в шлягере - неточное, глупое слово. Достоевским можно болеть, можно «шизеть», словом, -«ох…евать» по полной радиопрограмме. Настолько вычурный психологический мир изображал наш русский гений. Да еще этот мир с шизофренической накачкой написан небрежно до безобразия, впопыхах, в состоянии невроза, что спотыкаешься чуть ли ни на каждой фразе. Все персонажи упражняются в недержании речи, истерических выходках и в аффектированной склонности к скандалу. Все поголовно, - бляха муха! - артисты с погорелого театра, не то «вечно молодые, вечно пьяные», не то просто психи, сбежавшие из теплицы деревни Богданово. «Достоевский» в интерпретации Акунина – это как бы нынешний «Сергей Минаев» с его псевдо-откровениями про «духлессы» и вращения из депрессняков в эйфорию, а потом обратно, из эйфории в депрессняк, до упаду, до блевотины и пены Шампанского. Пены по типу дыхания «рот в рот». Зато весьма приятно читать постмодерниста Бориса Акунина, набившего руку на римейках и увлекательных сюжетах про якобы «новорусскую современность», не чуждую и всех аффектов, на которые были столь падки герои Федора Михайловича. «Достоевщина», но такая легкая, ненапряжная, под стилизованного в «попсу» Хулио Картасара, на нынешнем забавном сленге, с наркоманами, трансвеститами и Спайдерменами. «Достоевщина» так и прет!Саша Донецкий