В России нет иной паблик-фигуры, еще одной такой говорящей головы, в коей столь парадоксально жестко столкнулись бы два ментальных измерения: форма и содержание, внешнее и нутряное, физиономия и физиология. Если лицо – заслуга родителей, то письмо – изъян собственный, сугубо индивидуальный. Контраст, достойный Книги Гиннеса! Телеведущий Ерофеев (не тот, что Венечка, а тот, что Виктор) на экране – душка, слегка заикаясь, мило ведет беседу на разные философические темы. Писатель Ерофеев (опять же, не тот, который про «Москву-Петушки», а тот, который про «Любовь и говно») вызывает прямо-таки зоологическую злобу у своих менее удачливых собратьев по перу и клавиатуре. Иначе как «подонком» и «ублюдком» они его за глаза и не величают (сам не раз слышал, как какой-нибудь Пьецух с отвращением поминает «русские цветы зла»). Сын успешного советского дипломата, профессиональный филолог, сделавший научную карьеру не Андрее Белом и Набокове, профессор – это одна сторона золотой медали, другая – диссидент, организатор полуподпольного самиздатовского «Метрополя», адепт «ватерклозетной», андеграундной прозы. По крайней мере у нас в России Виктор Ерофеев символизирует тип ярко выраженного художника-интеллектуала, этакого «профессора», не чуждого поэтических потуг, да еще и шоумена, регулярно мелькающего в телевизоре. Хотя в массах больше принят образ литератора от сохи, от чернозема, рубахи-парня и самородка, от нечего делать закручивающего та-ко-е, что все авангардисты падают в обморок от зависти. Вик. Ерофеев не такой. В молодости он усердно штудировал фолианты в ИМЛИ (аббревиатура, обозначающая институт мировой литературы), поднаторел в поэтике, потом ушел в глубокий андеграунд. Превратился в своего рода образцово-показательного отщепенца. Отсюда качество его прозы. Тут вам и виртуозная лирика, где троп на тропе и тропом погоняет. И тут же - вворачивание нецензурщины, да не просто походя, а, смакуя, обсасывая, наслаждаясь произведенным эффектом, вроде слова «остоебенила», в одном из рассказов «Бога Х» превращенного в пуанту и рефрен. Повествовательные регистры меняются с калейдоскопической быстротой. Диалоги блестяще сделаны. Сюжеты развертываются в неком ирреальном пространстве, но с подоплекой, с почвенническим снобизмом «а-ля рус». При этом Ерофеев всегда педалирует на шок, сознательно эпатирует читателя. Трупаки, всяческие извращения, физиологические метафоры. Явное влияние гипернатуралистичной стихии шестидесятых с разрезанием живых младенцев и сексом в анальные и все остальные отверстия. Третий компонент «ерофеевщины» - постоянная аппеляция к русской классике, к Пушкину и Гоголю, изображаемых в виде мутантов или культурологических привидений.Г л а ш а. Его не любили дворовые. Пьяный, в грязном халате. Вокруг любовницы: немки, американки. От него вечно плохо пахло. Мочой. Н а т а ш а. Что взять с эфиопа?С а ш а. Мать кричала Пушкину при мне: ты – любитель блядей! Я слышал это и перестал его уважать. М а ш а. Пушкин и Наталья Николаевна каждый день бегали по комнатам, ища друг за другом яркие признаки измен». («Дети Пушкина»). Ну, интертекстуальность там, все актуальные фишки причитаются, как и следует в постмодерне. Вообще же, Ерофеев – идеальный апологет и пропагандист мужского глянца. Журналов типа «Плейбой» и «Максим», демонстрирующих весьма высокий уровень словесности, даже когда пишут про очередной фасон модных трусов для яхтинга. Проза-то не для всех. А именно для тех, кто знаком с Ерофеевым чуть ли не со скандального «Метрополя», ну, или тоже штудировал по молодости Джойса в его сравнительном анализе с «Петербургом» Белого. Ибо «Плейбой» сегодня подчас гораздо живей и продвинутей, чем «Новый мир». И Ерофеев это прекрасно понимает. Настало его время. Сборник «Бог Х» демонстрирует это в концентратной, даже концерогенной, субстанции.«В пятом классе я влюбился в остроглазую одноклассницу Киру, любившую шепотом говорить нехорошее слово «говно» и при этом от всей души хохотать, но когда она, подвижная, потненькая, на перемене вскочила на парту, и я увидел ее чудовищные розово-бордовые пантолоны, любовь оборвалась. И даже сегодня женщина, собравшаяся изменить мужу, идет в магазин покупать новые трусы. В повседневной жизни она носит трусы на порядок хуже». («Россия в нижнем белье»). Феномен Виктора Ерофеева в том, что он продемонстрировал всем, - как на рациональном Западе, так и на загадочном Востоке, - что и в России – «судьба» и «письмо» не одно и то же, не экзистенциальное целое, и совсем не обязательно, погружаясь в пучины человеческого ничтожества, описывая реалии «низких сих», бомжей, жлобов и блядей, им же и уподобляться, личным примером доказывая, что письмо – процесс физиологический, подобный акту дефекации.Хотя об этой самой «духовной дефекации» и сигнализирует программный текст «Бога Х»:«Преодоление газов, вони, пердежа, самого вида говна и грязной, запачканной говном любимого человека туалетной бумаги – может быть, самое высокое достижение любви, доступное единицам. Остальные баррикадируются в сортире. Примириться с тем, что любимая женщина срет, непросто. Запах говна очень смущает. Как-то болезненно озадачивает. Такая милая, нежная, трепетная – и срет. Особенно отвратительно, когда какашки любимой женщины всплывают в унитазе. Заходишь в туалет, а они там случайно плавают. Смотришь на них в растерянности и думаешь, как странно устроена жизнь. Крупные женщины срут как козы, а мелкие, напротив, неожиданно толсто, увесисто, с желтоватым отливом. Чтобы с этим справиться, поступают по-разному. Можно сразу разлюбить, понюхав ее говно, и ждать новой любви в смутной надежде на лучшее или на чудо. Можно вообще никогда не любить, имея в виду, что любимая женщина все равно когда-нибудь начнет срать, ну день продержится, от силы два, а потом неизбежно будет срать., и с этим ничего не поделаешь. Можно, конечно, объявить, что любимая женщина вообще не срет, но это вранье рано или поздно все равно вылезет наружу. Есть еще возможность выйти из положения: начать есть ее говно. В сущности большинство так и поступает. Но они почти никогда в этом не признаются. А то, что от них пахнет говном их любимой женщины, не очень-то и заметно, потому что с ними редко когда целуешься». («Любовь и говно»).Кажется, что для Ерофеева не существует табу. Но это наверняка не так. Просто у него такие необычные метафоры. «Говно» - это женская сущность, которая засирает мужские мозги, если только этот мужчина способен к любви. Хотя и в буквальном понимании нет ничего экстремального или противоречащего истине. Саша Донецкий