Автор «тенденциозного окошка», следуя за пожеланиями читателей делового сайта, продолжает популяризировать творчество московского писателя Владимира Гугнина, освещающего своим воображением самые темные уголки корпоративной субкультуры. На этот раз вниманию посетителей нашего ресурса я предлагаю весьма остроумный рассказ на тему так называемых совместных предприятий. Если быть более точным в дефинициях, о столкновении менталитетов (в данном случае - немецкого и русского), которое не может не провоцировать маленькие, но весьма философические казусы по духовному ведомству. Из тех сентенций, что раз уж умом Россию понять все равно никак не возможно, придется искать иные способы постижения загадочной славянской души. Итак, остроумный и слегка ироничный(прежде всего по отношению к нам самим) «случай из жизни» под названием «Тост». Наверняка, практически в любом офисе любой компании могло произойти нечто похожее на эту забавную и вместе с тем поучительную историю. «Гудит-шумит многоголосный улей фуршета. Льется мартини. Шипит шампанское.Кое-кто принимает водочку. Лица сотрудников компании распарены. Уже много съето и выпито. Но на столах, расположенных гигантской буквой «П», еще уйма нарезки, фруктов и конфет. Приближается момент, когда каждому из пирующих необходимо решить, что делать дальше: закругляться или продолжаться праздновать. Вроде бы никого не гонят…но, все-таки, рабочий день продолжается. Сотрудники невнятно топчутся. Те, кто посмелее, периодически выстреливают в коллег отшлифованными от бесконечного повторения шутками. Общество то и дело взрывается натренированным хохотом. Некоторые уже косятся на дверь, желая покинуть брифинг-зал, но не решаются уйти раньше начальства; другие, наоборот, опрокидывают стопку за стопкой, надеясь на дополнительное время; третьи невозмутимо беседуют на отвлеченные темы; четвертые просто молчат, глядя отупелыми взглядами внутрь себя. Немецкое руководство, настороженно наблюдая за подчиненными, держит дистанцию. Высокая блондинка Ивона Кох, молодцеватый, похожий на шюрфюрера СС Эберхард Клоум, грузный, серьезный доктор Рудихерц, крепко сбитый, поджарый бюргер Лоурент Кюнинг – этот квартет начальников тоже находится в некотором замешательстве: они не знают, как гладко завершить застолье. Все-таки юбилей. Пять лет деятельности в России. К тому же Ивона, несмотря на немецкую сдержанность, позволила себе не один стаканчик красного рейнского, а пять. И теперь она, слегка покачиваясь, принимает ванну из теплых чувств к подчиненным. Особенно ей симпатичен смешной старик с бардовым, мясистым носом, переминающийся рядом. Что же он хочет? Ивона Кох, проработав в компании семь месяцев, еще не знает всех сотрудников. А их более ста пятидесяти человек. Ей невдомек, что Иван Васильевич Стрельцов состоит в хозяйственном департаменте, исполняя мелочные обязанности. От избытка чувств Ивона отпускает старику улыбку и тот неожиданно восклицает:- Дорогие друзья! Разрешите поднять тост! У всех нолито? Наливайте! Публика затихает. Немцы напрягаются. Потому что Стрельцов, старик, одетый в старомодный, но чистый аккуратный костюм бежевого цвета, затянутый полосатым галстуком, нарушает негласный этикет. Но, темне менее, никто не может лишить его права произнести тост. С какой стати? Раз уж пригласили, значит, он такой же полноправный член коллектива, как и Эберхард Клоум, годящийся ему во внуки. Голос Ивана Васильевича по-старомодному скрипуч, глаза слезоточивы, щеки красны и обвислы; на брюках – лезвия стрелок, на манжетах блестящие блямбы запонок. Он явно из другой эпохи. Каким образом попал Стрельцов в формат крупного совместного предприятия? Может по недосмотру персональщиков, а может благодаря, особым профессиональным качествам, если таковые у него обнаружились. Не важно. Взяли, так взяли. Но смотрится он на фоне пирующих – вышколенных, молодых, лощенных, хитрожопых - нелепо. Даже глупо.- Ну, что? У всех нолито? – с шутейной строгостью повторяет Иван Васильевич. Публика отзывается нетерпеливым молчанием. Стрельцов теребит узел галстука, проводит ладонью по седому затылку и произносит: - Дорогие мои немецко-фашистские друзья! Доктор Рудихерц рефлекторно передергивается, а губы «шарфюрера» Клоума ссжимаются в стальную пулеметную щель. Кто-то в толпе громко фыркает - Я хочу, чтобы мы выпили за дружбу, - продолжает Стрельцов, - за дружбу великих наших народов – немецкого и русского. А точнее: германского и российского. Ведь на нашей гостеприимной земле уживается огромное количество народов и народностей. Иван Васильевич проталкивает вниз непрошенный воздушный ком волнения- Ведь, вот, самое главное, что? Самое главное – мирное небо над головой.Чтобы жить в мире и согласие. Да! Чтобы жить в мире и согласии. Давайте. За мир и согласие. Громко дыхнув себе в левое плечо, Стрельцов махает мартини и закусывает тройным бутербродом с ветчиной. Оглоушенные сотрудники чуть прикасаются губами к своими стаканам. Довольный выступлением, Иван Васильевич, сияя, сливается с толпой. Судя по общему неожиданному оцепенению, Стрельцов понимает, что его тост произвел на всех мощное впечатление. Он значительно подмигивает своему напарнику, грузчику Сереге – мол, каково? Парень в ответ крутит указательным пальцем у виска. - Ты что, старый, ополоумел? – шипит Серега, пробравшись к Ивану Васильевичу, - какие «немецко-фашистские»? Какие «друзья»? Старик недоуменно сдвигает мохнатые брови. - Фашистов нет! Гитлер капут! – давится грузчик, - тебе, Василич, пить нельзя. Ну, ты даешь! Смех и слезы! Серега простецки хлопает старика по плечу. - Надо же такое отчебучить. Иван Васильевич замечает, что вокруг него, как вокруг клетки с забавным зверем, собрались зрители. Они смотрят на него с жалостью и веселым интересом одновременноСтарик хватается за подбородок и быстро уходит в свой кабинет, наполненный канцтоварами и пачками бумаг.- Ёпти, ёпти, ёпти, - бормочет он, бросаясь из угла в угол, - что же я натворил, старый мудак?! Тем временем, кто-то из русского руководства шуточками-прибауточками, кое-как, очень нежно и деликатно сглаживает конфуз: дескать, что с идиота взять? У него, что немцы, что фашисты – одно и тоже. Маразм. Да и стоит ли морочить себе голову всякой ерундой? Давайте лучше выпьем за процветание! И, надо же! Действительно инцидент почти растворяется в бутербродах, вине и отшлифованных шутках. Он бы так и остался в башках пары тайных офисных зубоскалов, превратившись с годами в анекдот без адреса, но Иван Васильевич решает сам исправить щекотливое положение… Возвратившись в зал, он громко рявкает: - Прошу всех наполнить бокалы! Серега-грузчик, не сдержавшись, тихонько отпускает изощренное ругательство.Те, кто попьянее, охотно выполняют просьбу старика. Остальные до предела навостряют зрение и слух. Стрельцов подходит к окаменевшим немцам и интересуется: - У вас нолито? Сейчас я скажу. Принесите еще вина! Одуревшая от суеты секретарша-подавалка бросается за бутылками. Василич возник в брифинг-зале так стремительно, что никто из публики не успел среагировать. Да и на что реагировать? И главное - как реагировать? Звать охрану? А повод? Формально ничего страшного не произошло и не происходит. Ну, ляпнул старикашка чепуху. Так ведь от души, от сердца. Сейчас, видно одумался. Хочет искупить неумышленное оскорбление. Ненормально это, конечно, в контексте корпоративной культуры. Ну, в честь праздника можно. С юмором надо ко всему относиться. - Я это…- скрипит Стрельцов, - того…Короче, я человек, простой. Василич в сердцах бьет ребром ладони по воздуху и окидывает открытым взглядом весь зал. - Я тут, вот, оплошал…Назвал наших немецких сотрудников «фашистами». Ей богу, случайно назвал! Фашисты и немцы – разные понятия! Ваше здоровье!Стрельцов, не чокаясь, глотает водку. Но на этом его выступление не заканчивается. - Знаете, во время войны, - неспешно говорит он, - мне было семь-десять годков. Помню, заняли фашисты наш городок осенью, в ноябре сорок первого. А выбили их в январе сорок второго. Гестапо разместилось в райкоме. У нас отец – коммунист. Пришлось прятаться от полицаев по соседским сараям. Хорошо, хоть добрые люди нашлись – не выдали нас. А у мамки на груди - младенец Мишка. А потом фашистов прогнали. Вовремя. Мы уже доходить стали. - Ох, какой же это был праздник, скажу я вам! Немцы-то…тьфу, фашисты! Фашисты лютовали у нас очень. Много хороших людей к стенке поставили. Убивали не только евреев, цыган и родственников коммунистов. Вона, моего дядьку за что хлопнули? За то, что он охотничье ружье укрыл. Мыслимо ли это? Короче, когда фашистов вышибли, вернее сказать перебили, так как попали они в безнадежное окружение, радовались мы очень. А сопротивлялись они сильно. Отчаянно. Много народу полегло. И наших, и ихних. Но наших быстро убрали, а эти еще долго лежали. Тысячи, не совру. Некоторые до самой весны валялись. Все было усеяно их трупами. Вповалку. И вот мы с братом Сашкой, с Олькой-сестренкой, с Мишкой Краснобровом и Васькой Бугром с горки ледяной пустились кататься на фашистских трупах. Они скользкие, как чурбаки. Очень радостно было. Поэтому я хочу выпить за победу, которую мы одержали вместе немецким народом над фашизмом. Василич накатывает еще водки и, шатаясь, подходит к доктору Рудихерцу. Его глаза лучатся затягивающей синей бездоностью. И глядя в них сквозь дорогие цейсовские стекла, грузный доктор Рудихерц неожиданно осознает смысл знаменитого стихотворения одного русского поэта. До сего момента начитанный руководитель свысока посмеивался над красивым, романтичным, но наивным утверждением, что какую-то страну нельзя понять умом. Он считал, что как раз таки умом можно понять все. Теперь же, глядя на доверчивую улыбку и светлые слезы старика, Рудихерц ощутил, как его надежный ум безоговорочно капитулирует".
