Деклан Доннеллан, говорят, куда более русский режиссер, чем другие русские, которые зачем-то стараются быть нерусскими. С этой фразы, которая прозвучала на пресс-конференции накануне спектакля, началось мое знакомство с феноменом русского театра в британской аранжировке. «Двенадцатая ночь» в трактовке Доннеллана – это спектакль, в котором не имеет смысла ничего, кроме актеров. Максимум любви. Ничто не имеет значения, кроме любви: ни место, ни время. Минимум декораций. Свисающие с потолка полотна ткани – вот и все убранство сцены. Полотна, однако же, несут в себе смысл. В первой части спектакля они, как и одежда героев, черные. После антракта ткань становится светлой – сливочно-кофейного, очень радостного и жизнеутверждающего оттенка, как и события второй половины постановки. Актеры для Деклана Доннеллана – это главный инструмент, с помощью которого шекспировская комедия обретает новые смыслы и значения. Помогают в этом искусно замешанные переводы Самойлова и Линецкой с ювелирными вкраплениями никому неизвестных авторских песен про Колыму, которые звучат в «кухонном» антураже как до боли знакомые. Все роли в спектакле, в том числе и женские, играют мужчины. Это одновременно и отсыл к елизаветинскому театру, и намек на двойственность и неоднозначность того, что зовется любовной игрой. Но нет ни манерности, ни жеманности, ни фальши в этих, без сомнения, женщинах-андрогинах. Надменная Оливия (Алексей Дадонов), интриганка Мария (Илья Ильин), трогательная Виола (Андрей Кузичев) – все эти персонажи сыграны по-настоящему талантливо и характерно, и мужского в актерах оставалось разве что фигура. Тяжелее всего оказалось Андрею Кузичеву – он играет женщину, которая по сюжету переодевается в мужчину. Кузичевская Виола в мужском обличии не теряет типично женской пластичности, грации, милых и едва заметных жестов, которые выдают в ней (нем) женщину. И зритель забывает, что изначально это все же мужчина. Впрочем, в какой-то момент отдельные зрители напряглись – в сцене поцелуев влюбленных парочек. Шутки в сторону: на сцене мальчики целуются. «Так вот откуда наш Сенин этой гадости понабрался», - прокомментировала зрительница. Рядом с ней, по странному стечению обстоятельств, оказалась директор-распорядитель фонда, который организует Чеховский фестиваль Карина Цатурова. Мужские роли, напротив, подчеркнуто брутальны. Одинаково хороши импульсивный самец Орсино, трагично-ироничный шут Фесте в исполнении Игоря Ясуловича и морской волк Антонио (Михаил Жигалов). Самую пронзительную роль в спектакле, на мой взгляд, играет «маленький человек», пуританин Мальволио, жестоко обманутый, выставленный истинным шутом (в отличие от того, кто был шутом лишь «по роли») и потому принятый за душевнобольного. Именно за ним и остается дерзкий финальный аккорд: «Я отомщу всей этой шайке». Противоположность ему – злобливый гедонист сэр Тоби, которого так талантливо и тонко играет Александр Феклистов. «Двенадцатая ночь» - спектакль о любви, о жизни и о времени, которое все расставляет по местам. Удивительное смешение признаков гендера, времени и места уводят зрителя немного в сторону от классического Шекспира, ставя во главу угла размышления о вечном и значимом. «Я - не то, что я есть». И все же псковский зритель встретил Деклана восторженно. После особенно ярких реплик люди аплодировали, а смеялись и вовсе на протяжении всего спектакля, все 2,5 часа, причем каждый о своем. Для псковского театра «Двенадцатая ночь» - это взрыв. С момента реконструкции театра здесь, пожалуй, впервые было сконцентрировано столько счастливых зрителей. Даже прославленные спектакли пушкинского фестиваля не собирали столько оваций. Деклану Доннеллану удалось своей постановкой растопить сердца холодных и настороженных псковичей, заставить их от души посмеяться, забыв об условностях и традициях. И напоследок – позволю себе вольность. Шекспир, так талантливо препарированный Доннелланом, отчего-то напомнил мне «Нулина». Отчасти потому, что первые рецензии на «Двенадцатую ночь» десятилетней давности так схожи в своих оценках с рецензиями на «Нулина». И отчасти потому, что у Доннеллана получилось из комедии Шекспира устроить на сцене веселый балаган, не потеряв при этом главных смыслов, заложенных английским «нашим всем». Правда, британцу этот балаган псковичи с легкостью простили.