Нечего этой Государственной Думе делать, как законы о запрещении мата принимать! Как будто остальные проблемы решены и экономика безупречна, сельское хозяйство в расцвете, культура высока, политика успешна и благородна.
Да только, видно край настал. Желанная свобода, которую мы так страстно выкликали, забыв, а то и не зная, что свобода это высшая мера ответственности перед Богом, давшим нам эту свободу с рождения, - обернулась поражением человека. «Освобожденное» искусство стало живописать человеческие мерзости, и человек стал наг и неприятен. Загляните на любую выставку современного искусства найдете ли вы там, в скульптуре и живописи, ненаглядные лица, какими дарило мир искусство в пору, когда человек был мерой вещей. А нынче и Босх покажется реалистом.
А чего вы хотите? Поглядите на улицу: мы только отражаем её, - говорят поэты и писатели, подтверждают телесериалы и «отважно» подхватывает театр.
Да улица-то отчего стала такой? Отчего дети не ругаются даже, а просто «разговаривают» матом. И мне уже с улыбкой приходится шептать так «разговаривающим» девочкам в автобусе, что вокруг мужчины, а они такой ранимый народ, что при них лучше не материться. На минуту смутятся, но, выходя, все-таки скажут тебе «козла».
А чего бы им, в самом деле, не материться, когда это делается с экрана и сцены, когда так говорят герои Довлатова и Пригова, Сорокина и Пелевина, Нарбиковой и Павловой, да уж вот и в соискателях премии «Ясная Поляна», в которой я в членах жюри, тоже каждая третья книжка норовит отметиться по этой части?
И господа ученые отсылают к исторической традиции и к народной культуре (хоть к Кирше Данилову и Баркову), нарочно не договаривая, что это была «низовая», знающая свое запретное место игровая, потаенная культура какого-нибудь карнавального часа, а не живой обиход. А художники торопятся оправдаться честностью перед правдой.
Как мы горько и тяжело спорили с Виктором Петровичем Астафьевым после его «Проклятых и убитых», где он использовал мат, утверждая, что не может искать эквивалентов, потому что уходит правда войны. Вон и Семен Степанович Гейченко говорил, что на фронте от словаря Пушкина оставалось слов пятьдесят, а остальное договаривалось матом.
И, вроде, правда ведь подлинно было так. Только спросишь: а у Толстого в Крымскую кампанию или при Бородине разве другие мужики были и иначе реагировали на врага?
А вот как-то обошелся без мата Лев Николаевич, как обошлись К. Воробьев, К. Симонов, В. Богомолов, Б. Васильев, Ю. Бондарев, не утратив ни трагизма, ни правды.
Почему нас так ранит такое слово в книге? Глаз сразу спотыкается, непременно вздрогнешь и остановишься. Да потому, что нет для такого слова азбуки, не написали её Кирилл и Мефодий. Оно может существовать только устно и единственно - в единственной ситуации взрыва, стресса. А когда оно написано или использовано в кино, оно уже тиражировано, нарочито размножено и тем несправедливо и нечестно по отношению к миру и человеку, который, может, только раз за жизнь и выругался, а теперь он будет делать это в книге всегда и так и предстанет на Суд Божий.
В жизни от мата никуда не денешься и никаким законом не запретишь, когда сбит с ног, когда крик, боль, ужас, гнев, гибель, но «художественный» тираж это уже вызов Богу и потакание низости мира. Низость себе дорожку пробьет теперь у неё есть Интернет, где многие уже и без связок выучились говорить одной этой «лексикой», создающей иллюзию свободы. Но общее человеческое слово пора чистить, чтобы не перестать быть самими собой.
Так что закон знак взросления нашей подростковой свободы, начало опамятования и понимания, что мир спасает культура, что именно она, в конце концов, и делает, как это ни покажется странно рассудительным «хозяйственникам», и экономику, и сельское хозяйство, и политику, потому что ставит в основу человеческого существования образ Божий, а не отвязанного молодца, который «никому ничего не должен».
Валентин КУРБАТОВ, литературный критик, литературовед, член Союза писателей России